Стоя на коленях, мамы просили: "Расстреляйте нас и наших детей!.."
Миасская учительница вспоминала о первых часах Великой Отечественной войны
Галине Фёдоровне Сухиненко, учителю высшей категории, было 12, когда её беззаботное детство оборвалось раз и навсегда. Она была одной из тех, кто в числе первых пострадал от внезапного нападения гитлеровцев. Помнила всё, до мельчайших подробностей, и когда рассказывала о войне, голос дрожал и прерывался:
- Я - дочь военных. Отец мой, Фёдор Севергин, в 16 лет убежал из дома. Был в разведке у Будённого, позже окончил Тбилисское военное училище, потом военную академию имени Фрунзе в Москве. Мотались мы по разным городам, а перед самой войной жили в военном городке под Слуцком. 6 июня весь личный состав военгородка, кроме одной роты, перебазировался в летние лагеря, в город Семятичи (семь километров от Бреста). А мы, офицерские дети и жёны, с нетерпением ждали, когда они заберут к себе нас. Последнее письмо от отца мы с мамой получили с нарочным 21 июня, за несколько часов до войны. Папа писал: " Охотно верю, что вы в полном сборе приехать ко мне в лагерь, но я прямо скажу: приказа по соединению нет, чтобы перевозить семьи. С другой стороны, международное положение может повернуть свой оборот очень быстро. В запретной зоне быть в одиночестве будет трудно. Пишите чаще. Федя ".
- В ту ночь я заночевала у подружки в Слуцке. Среди ночи слышим: "Бух! Бух! Бух!" Встревоженные, сели на кровати. Подружкина мама заглянула к нам и успокаивающе произнесла: "Спите, девочки! Это, наверное, гроза". Задремали, а проснулись оттого, что мне послышался голос моей мамы. Я подумала: " Этого не может быть, ведь до нашего дома больше десяти километров ". В рубашонках и трусиках выскочили в соседнюю комнату. Наши мамы плакали, обнявшись. Увидев меня, мама вытерла слёзы и сказала: " Война началась. Галя, собирайся скорей, домой побежим ". Я быстро оделась. Майка нарвала охапку жёлтых тюльпанов и сунула мне в руки. С тех пор я ненавижу жёлтые цветы. Они всегда напоминают мне войну.
- И мы с мамой побежали. Я была спортсменкой, как и мои родители. Бежим через мост, обгоняет нас открытая машина, в ней несколько арестованных. Слышу, прохожие говорят: " Они пускали ракеты с земли, указывали, куда бросать бомбы ". Было часов десять, когда мы добрались до военного городка. Во дворе на скамеечке - соседи. Волнуются, переживают: " Как же они там, на границе, наши-то? Но всё равно, если война будет, то на той, на чужой стороне ". Как сейчас помню, солнышко такое яркое, зелень кругом... Вдруг - гул самолётов. Мы потом уже научились по звуку различать, кто летит - наши или фашисты. А тогда смотрим: летят невысоко и на крыльях - красные звёзды. Обрадовались: "Наши!" Самолёты пролетели над той частью городка, где были дома офицеров, и сбросили бомбу на лесопилку. Там сразу вспыхнуло, лес загорелся. Мама бросилась в дом за документами. Папа ей всегда говорил: " Тося, держи все документы в одном кульке. Мало ли что в жизни случится ". Вот и случилось...
- Мы с подружкой схватили соседского малыша и побежали в окопы за городком, а самолёты на бреющем полёте нас в упор из пулемёта расстреливали. Кто-то из ребят закричал: " Притворимся мёртвыми! ". Мы тут же носом в землю уткнулись. Самолёты улетели.
- Ротный подогнал 12 подвод, погрузили детей, женщин и помчались по направлению к Новозыбково. Заехали в лес поглубже, чтобы опять под бомбёжку не попасть, а как выехать, никто не знает. Женщины догадывались, что нас ожидает, попади мы в плен к фашистам - или расстрел, или пытки. Я хорошо запомнила детской своей душой, как мамы встали на колени и начали просить солдат: " Расстреляйте нас и наших детей, мы не хотим, чтобы над нами издевались! ". Конечно, солдаты сделать этого не могли.
- Наши четыре подводы выехали на просёлочную дорогу, оттуда - на пшеничное поле. Мы, дети, нарвали кустиков и держали над собой - может, немцы не увидят нас? Нам и страшно было, и интересно. Глупые... Вдруг взмывает из-за леса немецкий самолёт. Лицо фашиста я видела своими глазами: он был рыжий и весело смеялся. Бросил осколочную бомбу. Мама сразу упала на меня, чтобы прикрыть, а я её оттолкнула... Одним осколком убило Майкину маму, другой попал мне в голень. Боли сначала не почувствовала, мама сразу мне косынкой рану перетянула. В этот момент из леса появилась наша отступающая армия, на одной из машин - зенитка. Слышу, молодой голос командует: "Прицел..." И какие-то цифры выкрикнул. Выстрел. Мимо. Ещё один - снова мимо. Самолёт улетел. Бойцы наши кричат: " Оставшиеся в живых, быстро на подводы! Иначе нас будут бить вместе с армией! ". Мама с силой оторвала рыдающую Майку от тела убитой матери, швырнула на подводу, меня туда же, и мы помчались в Новозыбково. На станции стоял товарняк, набитый людьми. Солдаты покидали нас в открытые теплушки, и в тот же миг состав двинулся.
- Отъехали порядочно. Неожиданно поезд остановился посреди поля, машинист сказал: " Мне надо на водокачку ". Отцепил паровоз и уехал. А у нас - ни еды, ни питья. Помню, из лужицы пили, зачерпывая ладошкой. Меня посадили на пригорок, нога уже распухла и нестерпимо болела, двигаться я не могла. Сидя на травке, наблюдала, как по железной дороге к линии фронта везут танки, оружие, самолёты. Вдруг подбегают ко мне ребята из тимуровского отряда, командиром которого я была, и говорят: " Там дядька какой-то подозрительный, бегает к рельсам, чего-то копает ". Я поручила проследить за ним, и вскоре они обнаружили в кустах связки гранат. Мы, дети военного времени, были очень бдительными. Доложили ехавшим в поезде венным о том, что видели. Мужчину арестовали, он хотел взорвать железнодорожные пути.
- Паровоза всё не было. Несколько мужчин пошли пешком до ближайшего села просить прислать паровоз. Паровоз прислали, поездка продолжилась... Вместе с нами ехала группа польских артистов, человек 30. Одна из офицерских жён, хорошо знавшая польский язык, поняла, что это не артисты, а диверсанты. В Брянске их арестовали. Не помню, начиная с какого города стали нас подкармливать. Сталин, конечно, варвар, но по его указанию на перронах устанавливали столы, на них - вёдра с борщом, куски хлеба. Это уже была вторая половина дня, ближе к вечеру. 22 июня подходило к концу. Через сутки добрались до Москвы.
- А там - распоряжение: не пропускать никого ни в какой город. Мама моя не только спортсменкой была, но и очень сильной, решительной женщиной. Очередь громадная, все рвутся к коменданту. Она вытащила пистолет: " Стрелять буду! У меня ребёнок раненый! ". Локтями, ногами расталкивая толпу, добралась-таки до коменданта, он наложил резолюцию, и по этому документу мы сумели попасть на поезд. Приехали в Воронеж, где жили мамины родные. Меня отвели к врачу, записали в школу, но в это время к городу подошли немцы. Мы отправились в Алтайский край и осели в Славгороде. Мама работала, я училась. Летом собирали коровьи лепёшки, смешивали с соломой, лепили кирпичики, на солнышке сушили, потом топили ими печку...
- 1943-й год. О папе ничего неизвестно. Услышали по радио, что начинают освобождать Белоруссию. Мама меня в охапку и поехали в Клинцы. С вокзала шли пешком через лес, видели свеженасыпанные траншеи. Несколько дней назад, перед тем, как покинуть город, фашисты загнали в эти траншеи жителей. Кого расстреляли, кого просто сбросили и закопали. И земля в траншеях дышала как живая. Поселили нас в дом для военнослужащих, дали комнату. По соседству жила тётя Вера, мамина знакомая. Мама сказала ей: " Вера, я ухожу на фронт. У тебя своих трое, моя будет четвёртой. Присмотри, чтобы она работала и училась ". И мама ушла в армию Рокоссовского, где и пробыла до конца войны. Мне было тогда 14 лет. Ни тёти, ни дяди, никакой родни у меня - одна только тётя Вера. Раз в неделю приходил кто-нибудь из солдат и приносил котелок каши. Видимо, мама договорилась, чтобы меня подкармливали. Но есть всё равно хотелось. Всегда.
- Сообщение о победе услышали дома по радио. Помню, открыли с подружкой окошко, стали что-то орать, потом петь и плакать тоже. А вскоре вернулась мама. В 1946 году получили извещение, что отец пропал без вести.
